КАМЕНЬ ДОБРА
— Интересно, — маленький Паоло обернулся к высокому и тощему башмачнику Элиусу и скривил одну из своих любимых рожиц. Он делал такие всякий раз, когда его понимание огромного мира взрослых увеличивалось хоть на самую капельку. Паоло почему-то это всегда казалось исключительно забавным: вот только что мир был таким — и уже он другой. И неважно, что только для него, для Паоло: малыш был еще не в том возрасте, чтобы воображать, что кроме его мира есть еще какой-то.
— Вот интересно, — настаивал он, дергая башмачника за кисточку у левой гетры, — почему Камень зла есть, а Камня добра — нету?
— Откуда ты знаешь, что нету? — ворчливо отозвался башмачник, не желая в очередной раз попадаться на удочку глупых детских рассуждений. — Может, как раз таки и есть?
— Я же не знаю, — разумно рассудил Паоло, — значит и нет. Вот про Камень зла — я знаю.
И Паоло ткнул пальцем в темный монолит, у которого они стояли среди других таких же зевак. То есть «стояли у» — это не совсем верно сказано. Стояли они все же чуть поодаль: Камень-то, как-никак все-таки зла. А вовсе не добра, как справедливо заметил малыш Паоло.
читать дальше— Если нет всего, чего ты не знаешь, Паоло, — Элиус аж закашлялся в свой старый вытянутый шарф от подобной космогонии, — то ты живешь и впрямь в лучшем из миров, как говорит наш добрый священник. Хотя, с другой стороны, — продолжил Элиус задумчиво, — если наш священник добрый, то и мир у нас тоже… тот еще.
— Так почему Камня добра нет? — настойчиво гнул свое Паоло.
— Ну мало ли, — обратив внимание на воспитательно-просветительские затруднения башмачника, на них оглянулась дородного вида торговка, которая ради сегодняшнего события, должно быть, прикрыла лавочку. Тоже, между прочим, интересный показатель: если в вашем городе торговцы отрываются от своих барышей ради праздного развлечения, значит местность ваша не чужда какой-никакой культуре, а может, и цивилизации.
— Понимаешь, малыш, — заулыбалась торговка Паоло фирменной улыбкой женщины, уже забывшей, кто такие дети на самом деле, — Камень добра вполне мог быть… когда-то.
— И куда он делся?
— Ну, например, его снесли.
— Это вы зря, — философски отнесся к такой идее Паоло, — если уж сносить — так именно камень зла. А камень добра, наоборот, всячески беречь. Кто ж от добра-то будет бежать.
— Да кто только от него не бегает, от добра-то, — встрял снова башмачник. — Вот ты, к примеру, вместо того, чтоб матери помочь шерсть перебирать, со мной увязался.
— Так и ты, дядюшка, тоже шерсти не больно-то рад, — Паоло вовсе не язвил, он по обыкновению рассуждал.
— И я тоже, — согласился дядюшка. — Вот и выходит, что добро мы с тобой бросили дома, а на зло пришли поглазеть. Так и камень твой — добра в смысле — небось, забросили. За ненадобностью.
— Или, — подключилась торговка, — прибрал кто. За надобностью.
С этим Паоло легко согласился:
— Значит, камень добра кто-то стащил, а камень зла стоит тут, потому что никому не нужен.
Такая картина мира юного Паоло вполне устроила, и он принялся прикидывать, как бы так протиснуться между ногами впереди стоящих, чтобы получше все разглядеть.
Народу собралось у пресловутого камня много. И было почему. Раз в году камень открывался. И забирал одного из зевак. Почему ж они разумно не прятались в этот день по домам, спросите вы. И будете не правы. Во-первых, забирал камень одного, а остальных не только проносило, но и как-никак развлекало. А развлечение, если у вас что ни день, то одно и то же — это дело ценится дорого.
А во-вторых, практически всех, кто стоял сейчас перед камнем, до сих пор никто никуда не забрал. С чего бы это, — думал добропорядчный член общества, — меня кто-то куда-то потянет в этот раз?
И верно, раз за разом и из года в год камень забирал тех, от кого (по тихому перешептыванию меж собой) добропорядочные члены общества и сами были не прочь избавиться. Камень забирал странных и неприкаянных. И никогда не возвращал назад. Ну и не больно надо.
…
Наконец гул праздных разговоров смолк, и над пространством у камня повисла тишина. Солнце уже достаточно приспустилось над горизонтом, чтобы большинство могло заметить тонкую светящуюся не то щель, не то трещину, пробежавшую по монолитной до того поверхности Камня. Будто застывшая молния легла на Камень и начала распирать его изнутри. Даже если бы из года в год никто не входил туда, открытие Камня само по себе было зрелищем жутковатым и завораживающим, чтобы собрать столько зевак. А ведь это было только начало.
Там, внутри, в открывающемся зеве Камня метались искры, сливались и перемешивались тяжелые светящиеся клубы. Казалось, каменная кровь бурлила, подступая к порогу, грозя выплеснуться наружу. В тишине разрастался басовитый гул, что заставлял дрожать землю, и ноги, а за ними уже и тела достопочтенных обывателей.
От толпы отделился молодой человек и осторожно подошел ближе к новорожденному порталу. Единственный и лучший друг этого немого музыканта в прошлом году вдруг был выбран и поглощен камнем. В этом году музыкант просил себе той же участи. Он опустился перед камнем на колени и ждал.
Нарастающий гул вдруг резко сменил тембр, светящиеся тени камня вскипели с новой страстью, и из недр образовавшегося портала метнулся язык клубящейся массы. Но не к молодому музыканту, как с облегчением ожидали зрители. Призрачный язык выхватил из толпы старого Эстеро. Его дочь умерла полгода назад и с нею умерла душа ее отца. Он только-только вновь начинал ходить и узнавать своих знакомых. Эти самые знакомые и привели старика сюда, чтобы отвлечь его от едва ли не единственной мысли. Отвлекли, выходит.
Эстеро исчез и с ним исчезли и гул, и свет, и молния, расщепившая Камень. Все тот же темный монолит стоял перед все еще безмолвными людьми. У подножия камня лежал обессилевший вовсе немой музыкант, и даже ветра еще не было, чтобы запорошить его пылью. Но вот раздалась шепотливая реплика, потом другая… и уже обычный, ровный гул разговора поплыл над удовлетворенными зрителями. Спектакль состоялся. Настало время его обсудить.
…
Это только кажется, что к одиночеству можно привыкнуть. Это только кажется, что можно привыкнуть к боли, голоду и страху. Казаться, впрочем, может вполне убедительно. Пока не мелькнет хоть где-то покой, еда, уют и тепло. Пока хотя бы не покажется, что все это возможно. Пока не зацепит очевидностью: что все это есть. Где-то. Не тут. Но есть. Близость. Вместе. Что одиночество — не естественное состояние, а боль неуспокоенного рыдания. Внутри. А впрочем, неизвестно, что думают об этом люди. Камни думают так. Только камни недвижны. Обычно. Камни ничего не могут сделать. Для себя. Но если ничего нельзя сделать для себя… может…
Большой темный камень помнил, как обжигает, согревает и плавит твердь внезапная, резкая, острая тоска надежды, тоска ожидания — вот, сейчас… вдруг! Кто-то пришел! К нему!
Из года в год камень вкладывал всю свою неистраченную ярость, всю каменную неподвижную свою боль и застывшую на пороге отчаяния надежду в невозможную, но все-таки постоянную пляску сил внутри себя. И когда накатывала неизбежность, когда все это уже нельзя было держать в себе, камень освобождал рожденную силу, чтобы дать хоть одному — то, чего так хотел для себя. Камень помнил, как сводило судорогой трещин от счастья тех, кто здесь — внутри камня — в неизвестном и нереальном мире встречал — все-таки встречал — уже оплаканных в слове «никогда» не встреченных и потерянных любимых, близких, родных. Тех, кто поймет. Кто будет рядом. Всегда. Пока стоит камень. И какая разница старому Эстеро, его это дочь держит сейчас своего старого отца за руку или морок камня. Он счастлив. Он плачет. И камень плачет вместе с ним. От радости. За него. Как всегда. От каменной неизбежности того, что счастье вновь пришло к другому. Как всегда.
А еще камень помнил, что когда-то его называли Камнем добра. Но это было очень давно.
Взято отсюда Форум Паллады